Обычный герой
Наш сегодняшний гость – Владимир Викторович Войцехович родился 10 мая 1924 года в селе Скобровка, Белоруссия. Закончив школу в 1941 году, добровольно вступил в истребительный батальон. Участвовал в боях по защите Могилёва, Смоленска, в обороне Москвы. После ранения и подготовки в Гурьевском военно-пехотном училище участвовал в тяжелейших боях под Сталинградом. Был командирован офицером в штрафную роту. Освобождал Украину, Молдавию, Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию, закончил войну в Австрии. Получил четыре ранения, две контузии. Награжден пятью боевыми орденами, многими медалями. Участвовал в Параде Победы на Красной площади 1945 года, повторно прошел в парадном расчете, но уже ветеранов, в 2005 году. После войны закончил Кишинёвский сельхозинститут, работал главным инженером учебно-опытного хозяйства «Кетросы», преподавателем Кишиневского сельскохозяйственного института. Доктор технических наук, доцент.
В.В. Войцехович (фото 1945 г.)
– Владимир Викторович, вы много раз могли погибнуть…
– Да, очень много. Я ведь был командиром миномётной роты и всегда был рядом с пехотой. Командиры взводов – у миномётов, а я корректирую огонь. Мне шапку три раза немец снимал, когда я из окопа высовывался. Случаев было очень много, это война. Под Сталинградом меня взрывом так засыпало, что только сапоги торчали. Но и тут мне повезло, откопали, хотя у меня уже пена изо рта шла. Судьба.
– Как такое можно было выдержать?
– Я пошёл на войну очень рано, мне тогда шёл восемнадцатый год. Мои родители учили меня жить честно – не убей, не укради, не лги, будь порядочным человеком, и учителя учили нас тому же – уважай старших, люби Родину. Я хорошо учился, знал, что поступлю в институт, стану инженером, и поэтому мое будущее виделось мне вполне определенным. Помимо математики и физики нам прекрасно преподавали и другие предметы, например, литературу. Многие из нас знали наизусть «Евгения Онегина», сказки Пушкина, отрывки из произведений Гоголя, Тургенева. В школе огромное внимание уделялось патриотическому воспитанию, физической и военной подготовке. Мы, старшеклассники, изучали устройство 45-мм пушки, а винтовку и пулемет «Максим» могли разобрать и собрать с завязанными глазами.
Смерть казалась нам меньшей мукой, чем позор отступления, чем позор плена. Я всегда оставлял для себя последний патрон, даже не думал сдаваться в плен.
– А немец был не такой стойкий?
– Немец был стойкий, особенно в первые дни – до Москвы были наглые, даже высокомерные, а после Сталинграда они уже поняли, что проиграли войну, надлом у них какой-то появился, но все равно сражались хорошо.
Немцы были хорошими солдатами, дисциплинированными, подготовленными. Если приложить к этому наличие современного вооружения, согласованность между родами войск и их веру в свою исключительность, то можете себе представить, как тяжело было с ними воевать.
Так же тяжело приходилось и с венграми, они сражались ожесточенно, сами в плен не сдавались. Румыны и итальянцы были не такие упорные. Против власовцев мне воевать не пришлось ни разу.
А почему мы победили?..
Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам. – Владимир Викторович, как вы относились к пленным?
– Ненависти к простым солдатам мы не испытывали. Понятно, ни о каком чувстве жалости в бою и речи быть не может. Но если уж немцы сдались в плен, то над ними не издевались. За всю войну я ни разу не видел, чтобы к пленным применялось какое-то насилие или тем более чтобы их убивали. Больше скажу, после первых боев, после того как уже погибли многие наши боевые товарищи, мы какой-то особой злобы к немцам не испытывали. Глаза нам открыл один эпизод: в 41-м на самом востоке Белоруссии мы отбили у немцев одну небольшую деревеньку. И тогда мы увидели, что натворили эсэсовцы: заперли в доме активистов, учителей, врачей с семьями, детьми и заживо сожгли. И только когда мы увидели эти обугленные трупы, мы поняли, какой зверь на нас напал. Хотя я думаю, что простые солдаты такого не творили, это делали эсэсовцы и карательные отряды латышей и особенно эстонцев.
– Владимир Викторович, молдавский закон «О ветеранах» уравнивает в правах ветеранов советской и румынской армий. Считаете ли вы себя равным румынским ветеранам?
– Нет, я не считаю себя равным румынским ветеранам, потому что мы защищались от врага, а они пришли на нашу землю.
– Где было тяжелее всего?
– Самые тяжелые бои были под Москвой. Позже были бои и напряженнее, и страшнее, и кровопролитнее, в самом Сталинграде и под Сталинградом, когда мы сдерживали войска Манштейна, когда деревня Васильевка восемь раз переходила из рук в руки… А какие страшнейшие бои были по прорыву «Миус-фронта»… в Молдавии на Кошницком плацдарме… какие бои были в Венгрии… но по ответственности, по значимости самые тяжелые бои были под Москвой. Там все четко понимали, что решается судьба нашей Родины. Задача была – умереть, но не пропустить немцев, и мы все были готовы к этому.
– Расскажите, пожалуйста, про штрафбат и заградительные отряды.
– Прежде всего надо понимать, что штрафная рота подчинялась армии – отдельная армейская штрафная рота. Получала продукты с армейского склада сразу в роту, шесть повозок. Штрафная рота была больше батальона, во взводах было по 60-80 человек. В составе минометного взвода, которым я командовал, были две батареи по два миномета в каждой, в то время как в обычных ротах было по одной батарее во взводе. Командиры не были штрафниками, сюда направляли проверенных в боях офицеров, за что давали двойной оклад и повышение в должности и звании после возвращения. Питание было лучше, чем в стрелковых ротах, обмундирование заменили на новое, оружия хватало. Что плохо в штрафной роте – разведка боем, после которой оставалась половина состава. Командиры ведь ходили в атаку вместе с солдатами. Немцы на участках, где стояла штрафная рота, не наступали, знали, что тут умрут, но не пропустят.
Заградотрядов за нашими спинами не было. Если они и выставлялись, то далеко в тылах дивизий или армии на развилках дорог, на коммуникациях, чтобы пресечь беспорядочное отступление и бегство. Их задача состояла в том, чтобы возвращать отступающих на передовую, а не расстреливать.
Вообще многие солдаты, уже искупившие свою вину, не хотели из роты уходить, у меня, например, командирами отделений остались именно такие солдаты.
– Вы встречали правдивые фильмы, книги о войне?
– Многое было приукрашено, но были и правдивые, мне, например, очень понравился фильм «Живые и мертвые».
– Владимир Викторович, вы жили в разные времена, какое время было для вас лучшим?
– Я пошёл в школу в лаптях, вся одежда была домотканая, я до зимы босиком ходил. Когда я пошёл в восьмой класс, ещё колхозов не было, и тут пошли новшества – появились детекторные приёмники, кинофильмы, образовались колхозы, появился энтузиазм нового и лучшего – вот эти годы до войны и были лучшими годами. Мы развивались, ходили в кино, театры, занимались спортом, ходили в походы, это было прекрасное детство, настоящее.
После войны мы знали, что всё восстановится, станет на свои места. Был коллективизм, мы помогали друг другу. Каждый апрель было снижение цен. Мы учились. Праздник 1 мая был настоящим праздником. Мы гордились своей страной. А сейчас что? Нравственные нормы не то что не соблюдаются – не признаются. Деградация, упадничество.
Я счастлив, что моя жизнь прошла при советской власти.
В.В. Войцехович (фото 1945 г.)
– Владимир Викторович, вы много раз могли погибнуть…
– Да, очень много. Я ведь был командиром миномётной роты и всегда был рядом с пехотой. Командиры взводов – у миномётов, а я корректирую огонь. Мне шапку три раза немец снимал, когда я из окопа высовывался. Случаев было очень много, это война. Под Сталинградом меня взрывом так засыпало, что только сапоги торчали. Но и тут мне повезло, откопали, хотя у меня уже пена изо рта шла. Судьба.
– Как такое можно было выдержать?
– Я пошёл на войну очень рано, мне тогда шёл восемнадцатый год. Мои родители учили меня жить честно – не убей, не укради, не лги, будь порядочным человеком, и учителя учили нас тому же – уважай старших, люби Родину. Я хорошо учился, знал, что поступлю в институт, стану инженером, и поэтому мое будущее виделось мне вполне определенным. Помимо математики и физики нам прекрасно преподавали и другие предметы, например, литературу. Многие из нас знали наизусть «Евгения Онегина», сказки Пушкина, отрывки из произведений Гоголя, Тургенева. В школе огромное внимание уделялось патриотическому воспитанию, физической и военной подготовке. Мы, старшеклассники, изучали устройство 45-мм пушки, а винтовку и пулемет «Максим» могли разобрать и собрать с завязанными глазами.
Смерть казалась нам меньшей мукой, чем позор отступления, чем позор плена. Я всегда оставлял для себя последний патрон, даже не думал сдаваться в плен.
– А немец был не такой стойкий?
– Немец был стойкий, особенно в первые дни – до Москвы были наглые, даже высокомерные, а после Сталинграда они уже поняли, что проиграли войну, надлом у них какой-то появился, но все равно сражались хорошо.
Немцы были хорошими солдатами, дисциплинированными, подготовленными. Если приложить к этому наличие современного вооружения, согласованность между родами войск и их веру в свою исключительность, то можете себе представить, как тяжело было с ними воевать.
Так же тяжело приходилось и с венграми, они сражались ожесточенно, сами в плен не сдавались. Румыны и итальянцы были не такие упорные. Против власовцев мне воевать не пришлось ни разу.
А почему мы победили?..
Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам. – Владимир Викторович, как вы относились к пленным?
– Ненависти к простым солдатам мы не испытывали. Понятно, ни о каком чувстве жалости в бою и речи быть не может. Но если уж немцы сдались в плен, то над ними не издевались. За всю войну я ни разу не видел, чтобы к пленным применялось какое-то насилие или тем более чтобы их убивали. Больше скажу, после первых боев, после того как уже погибли многие наши боевые товарищи, мы какой-то особой злобы к немцам не испытывали. Глаза нам открыл один эпизод: в 41-м на самом востоке Белоруссии мы отбили у немцев одну небольшую деревеньку. И тогда мы увидели, что натворили эсэсовцы: заперли в доме активистов, учителей, врачей с семьями, детьми и заживо сожгли. И только когда мы увидели эти обугленные трупы, мы поняли, какой зверь на нас напал. Хотя я думаю, что простые солдаты такого не творили, это делали эсэсовцы и карательные отряды латышей и особенно эстонцев.
– Владимир Викторович, молдавский закон «О ветеранах» уравнивает в правах ветеранов советской и румынской армий. Считаете ли вы себя равным румынским ветеранам?
– Нет, я не считаю себя равным румынским ветеранам, потому что мы защищались от врага, а они пришли на нашу землю.
– Где было тяжелее всего?
– Самые тяжелые бои были под Москвой. Позже были бои и напряженнее, и страшнее, и кровопролитнее, в самом Сталинграде и под Сталинградом, когда мы сдерживали войска Манштейна, когда деревня Васильевка восемь раз переходила из рук в руки… А какие страшнейшие бои были по прорыву «Миус-фронта»… в Молдавии на Кошницком плацдарме… какие бои были в Венгрии… но по ответственности, по значимости самые тяжелые бои были под Москвой. Там все четко понимали, что решается судьба нашей Родины. Задача была – умереть, но не пропустить немцев, и мы все были готовы к этому.
– Расскажите, пожалуйста, про штрафбат и заградительные отряды.
– Прежде всего надо понимать, что штрафная рота подчинялась армии – отдельная армейская штрафная рота. Получала продукты с армейского склада сразу в роту, шесть повозок. Штрафная рота была больше батальона, во взводах было по 60-80 человек. В составе минометного взвода, которым я командовал, были две батареи по два миномета в каждой, в то время как в обычных ротах было по одной батарее во взводе. Командиры не были штрафниками, сюда направляли проверенных в боях офицеров, за что давали двойной оклад и повышение в должности и звании после возвращения. Питание было лучше, чем в стрелковых ротах, обмундирование заменили на новое, оружия хватало. Что плохо в штрафной роте – разведка боем, после которой оставалась половина состава. Командиры ведь ходили в атаку вместе с солдатами. Немцы на участках, где стояла штрафная рота, не наступали, знали, что тут умрут, но не пропустят.
Заградотрядов за нашими спинами не было. Если они и выставлялись, то далеко в тылах дивизий или армии на развилках дорог, на коммуникациях, чтобы пресечь беспорядочное отступление и бегство. Их задача состояла в том, чтобы возвращать отступающих на передовую, а не расстреливать.
Вообще многие солдаты, уже искупившие свою вину, не хотели из роты уходить, у меня, например, командирами отделений остались именно такие солдаты.
– Вы встречали правдивые фильмы, книги о войне?
– Многое было приукрашено, но были и правдивые, мне, например, очень понравился фильм «Живые и мертвые».
– Владимир Викторович, вы жили в разные времена, какое время было для вас лучшим?
– Я пошёл в школу в лаптях, вся одежда была домотканая, я до зимы босиком ходил. Когда я пошёл в восьмой класс, ещё колхозов не было, и тут пошли новшества – появились детекторные приёмники, кинофильмы, образовались колхозы, появился энтузиазм нового и лучшего – вот эти годы до войны и были лучшими годами. Мы развивались, ходили в кино, театры, занимались спортом, ходили в походы, это было прекрасное детство, настоящее.
После войны мы знали, что всё восстановится, станет на свои места. Был коллективизм, мы помогали друг другу. Каждый апрель было снижение цен. Мы учились. Праздник 1 мая был настоящим праздником. Мы гордились своей страной. А сейчас что? Нравственные нормы не то что не соблюдаются – не признаются. Деградация, упадничество.
Я счастлив, что моя жизнь прошла при советской власти.