685

«Сегодня герр Гитлер сильно кричал на кого-то. Когда я спросила, на кого, папа накричал на меня»

«Наводку» на этот  поразительный документ дал мне покойный Лев Александрович Безыменский  девять  лет тому назад.  Я собиралась на книжную ярмарку в Лейпциг, и он попросил своего старого друга, историка-архивиста показать мне это письмо. Немецкий историк показал. Увидев, что я пытаюсь выучить текст наизусть, он разрешил мне сделать перевод и увезти его с собой.  «У нас это не опубликуют еще долго», — сказал он тогда.

Я была уверена, что не опубликуют и у нас. Но журнал «Знание—сила» на публикацию решился, а «Эхо Москвы» дало мне возможность прочесть текст в эфире. А затем молодой, но уже знаменитый немецкий режиссер Георг Жено поставил по этому письму спектакль, премьерные показы которого проходят сейчас в Сахаровском центре. Этот документ — письмо 13-летней Хельги, старшей дочери Геббельсов, написанное ею своему другу в бункере Гитлера незадолго до смерти.


Само письмо, таким образом, уже введено в оборот — не столько в научный, сколько в общечеловеческий, гуманистический. Лично мне уже трудно представить себе без этого трагического свидетельства финал нацистской авантюры — где мертвые хватали живых, где дети расплачивались жизнями за преступления родителей и где любовь — да, да! — где любовь побеждала смерть.


Но у этой трагедии есть второе действие, о котором пока мало кто знает — не только в России, но и в Германии.


Но сначала — письмо.

 
 

 
Письмо Хельги Геббельс Генриху Лею*
 
Мой дорогой Генрих! (…) Мы сегодня днем переехали в бомбоубежище; оно устроено почти под самой рейхсканцелярией. Тут очень светло, но так тесно, что некуда пойти; можно только спуститься еще ниже, где теперь кабинет папы и сидят телефонисты. Берлин очень сильно бомбят и обстреливают из пушек, и мама сказала, что тут безопасно, и мы сможем подождать, пока что-то решится. Папа мне сказал, чтобы я была готова помочь маме быстро собрать маленьких, потому что мы, может быть, улетим на юг.

 (…) Приходила Блонди. Она привела щенка и стала его прятать. Блонди ведет себя странно, и я ее решила отвести вниз.. Папа не велел туда ходить без разрешения. А я, решившая быть послушной…, я пошла. Я хотела только отвести Блонди фрейлейн Браун, но вспомнила, что она очень ее не любит. И я села с Блонди в одной комнатке и стала ждать. Блонди на всех рычала, кто заходил, и вела себя  очень странно. За ней пришел герр Гитлер, она только с ним пошла. Герр Гитлер мне сказал, что я могу ходить здесь повсюду, где мне хочется. Я не просила; он сам мне разрешил. Может быть, я этим воспользуюсь.
 
 (…)Сегодня по Вильгельмштрассе прошли русские танки. Все об этом только и говорят. Еще говорят, что президент Геринг изменил фюреру, и его за это уволили с поста.

Мои сестрички и брат ведут себя хорошо и меня слушаются. Папа велел разучить с ними две песни Шуберта. Я пела им твою любимую; они повторяли, на слух. Еще я стала им читать на память из «Фауста»; они слушали внимательно, с серьезными лицами. (…) Мы стали загадывать, кто и о чем бы попросил Мефистофеля! Я и сама стала загадывать, а потом опомнилась. Я им объяснила, кто такой Мефистофель и что не нужно ни о чем просить, даже если он вдруг сюда явится. И я решила с ними помолиться, как учила бабушка. Когда мы стали молиться, к нам зашел папа. Он ничего не сказал, только стоял молча и слушал. (…) Я раньше не понимала, почему люди вдруг молятся, если не верят в бога. Я не верю; в этом я тверда. Но я молилась, как бабушка, которая тоже тверда — в вере. (…) Я не верю в бога, но, получается, подозреваю, что есть дьявол?  (…) Ты подумай над этим, хорошо? Ты как-то все умеешь соединить или распутать. Ты мне говорил, что нужно изучать логику. Я буду изучать, я вообще решила, что когда мы вернемся домой, я попрошу папу дать мне те книги, о которых ты мне писал. Я их возьму с собой, когда мы уедем на юг. (…) Я вижу все меньше знакомых мне людей. Они прощаются с папой и мамой так, точно уходят на час или на два. Но они больше не возвращаются.  (…) Герр Гитлер обещал, что скоро мы вернемся домой, потому что с юго-запада начался прорыв большой армии и танков.

(…) Я сегодня три раза спускалась вниз, и я видела министра фон Риббентропа. Я слышала, что он говорил герру Гитлеру и папе: он не хотел уходить, просил его оставить. Папа его убеждал, а герр Гитлер сказал, что от дипломатов теперь нет пользы, что если министр хочет, пусть возьмет автомат — это лучшая дипломатия. Когда фон Риббентроп уходил, у него текли слезы.

Если бы мне с тобой поговорить хоть минутку! Мы бы придумали что-нибудь. Ты бы придумал! Я точно знаю, ты бы придумал, как убедить папу и маму отослать маленьких, хотя бы к бабушке. Как мне их убедить?! Я не знаю.

(…) Сегодня герр Гитлер очень сильно кричал на кого-то, а когда я спросила — на кого, папа накричал на меня. Мама плачет, но ничего не говорит. Что-то случилось. (…) Я видела генерала Грейма и его жену Ханну: они прилетели на самолете с юга. Значит, можно и улететь отсюда? Если самолет маленький, можно посадить только малышей, даже без Гельмута. (…) Генрих, я только сейчас стала чувствовать, как я их люблю — Гельмута и сестренок! Они немножко подрастут, и ты увидишь, какие они! Они могут быть настоящими друзьями, хоть еще и такие маленькие!

(…) Генрих, я видела твоего папу!!! Он здесь, он с нами!!! Я тебе сейчас все расскажу! Он сейчас спит. Он очень устал. Он прилетел на каком-то смешном самолете и сказал, что сел «на голову русским». Сначала его никто не узнал, потому, что он был с бородой, усами и в парике, и в форме фельдфебеля. Его узнала только Блонди; она поставила ему на грудь лапы и виляла хвостом. Это мне рассказала мама. Я побежала к нему, и он — ты только подумай — он хотел меня взять на руки, как раньше!!! Мы так смеялись, хохотали! Он сказал, что я тут вытянулась, как росток без света.

(…) Мама сказала, чтобы я закончила письмо, потому что его можно передать. Я не знаю, как закончить: я еще ничего тебе не сказала.

Генрих, я … (эти два слова тщательно зачеркнуты).

(…) Сегодня почти час не обстреливали. Мы выходили в сад. Мама говорила с твоим папой, потом у нее заболело сердце, и она присела отдохнуть. Твой папа нашел для меня крокус. Я его спросила, что с нами будет. Он сказал, что хочет нас отсюда забрать. Но ему нужен другой самолет; он его раздобудет и прилетит за нами и за мамой. «Если не прилечу, значит, меня сбили. Тогда выйдете под землей. Вас выведет сахиб». Я видела, как мама кивнула ему. У нее было светлое лицо. Он сказал мне, чтобы я не боялась.

Я спросила его, что будет потом: с моим папой, с твоим дядей Рудольфом, вообще, с немцами, и что будет с ним, если его возьмут в плен? Он ответил, что таких игроков, которые не справились, выводят из команды. Но команда продолжит игру, чтобы я это твердо помнила. (…) Твой папа взял нас обеих за руки и сказал, чтобы мы не ссорились, потому что в Германии наступает время женщин, и что женщин победить нельзя.
Сегодня 28-е. Нас вывезут через два дня. Или мы уйдем. Я сказала об этом маленьким. Они сразу стали собирать игрушки. Им плохо здесь! Они долго не выдержат.

(…) Мне удалось прийти к твоему отцу на минутку вниз и спросить: нужно ли мне сказать тебе в письме что-то такое, что говорят, когда знают, что больше не встретятся? Он сказал: «На всякий случай скажи. Ты уже выросла, понимаешь, что ни фюрер, ни твой отец, ни я — никто из нас уже не может отвечать за свои слова, как прежде. Это уже не в нашей власти». Он меня поцеловал. Я все поняла.

Я на всякий случай с тобой попрощаюсь. Сейчас мне нужно отдать письмо. Потом пойду наверх, к маленьким. Я им ничего не скажу. Раньше мы были мы, а теперь, с этой минуты есть они и я.

(…) Генрих, ты помнишь, как мы с тобой убежали в нашем саду, в Рейхольсгрюне и прятались целую ночь… Помнишь, что я тогда сделала и как тебе это не понравилось? А если бы я это сделала теперь? Ты тогда сказал, что целуются одни девчонки… А теперь? Можно я представлю себе, что опять это сделала? Я не знаю, что ты ответишь.., но я уже … представила. (…) Я слабая… Но у меня есть Гете…

Генрих…  Генрих…

Твоя Хельга Геббельс.
 
История документа


Документ, условно названный «письмо-дневник Хельги Геббельс», был обнаружен в мае 1945 года. Тогда с ним имел возможность ознакомиться Лев Безыменский, получивший задание перевести письма Геббельса Жукову.  Сотрудники СМЕРШа  получили копию этого документа от дантиста Геббельсов Гельмута Кунца. Подлинник Кунц до ареста успел передать кому-то из членов своей семьи. Еще одну копию уже после своего освобождения из советского лагеря Кунц отдал Генриху Лею, которому оно и было адресовано. После смерти Кунца подлинник письма был, видимо, продан на аукционе. В данный момент находится в Германии, в личном архиве.

 
*Письмо старшей дочери Геббельсов 13-летней Хельги публикуется в сокращении
 
 
Что произошло 1 мая 1945 года  
В 1954 году в ФРГ был принят Закон об амнистии. По этому закону «за некоторые преступления, совершенные во времена национал-социализма», преследовать далее  либо запрещалось, либо предлагалось «снижать меру пресечения при наличии смягчающих обстоятельств». Но в то же время власти ФРГ инициировали  расследования, призванные создавать видимость принципиальной позиции власти, выраженной фразой канцлера Аденауэра: «Ничто не будет забыто». Одним из таких расследований стало в середине 50-х годов «Дело об умерщвлении шестерых малолетних детей супругов Геббельс». 18 октября 1958 года в Мюнхене по нему состоялось первое судебное заседание.
 
Судья Генрих Стефаниус  допросил главного свидетеля, бывшего обершарфюрера СС Гарри Менгерсхаузена. Свидетель сообщил, что в предполагаемый момент смерти детей с ними находились их родители и доктор Штумпфеггер, который погиб в начале мая 1945 года.  Гербер Линц, представитель левой американской прессы, коммунист, показал судье копию протокола допроса дантиста по имени Гельмут Кунц, которую якобы получил «по каналам русских». Кунц сообщает, что 29 апреля он находился в бункере и оказывал помощь Магде Геббельс.
 
Перед вторым заседанием американский журналист Герберт Линц нанес Кунцу визит и показал  ему копии допросов от мая 1945 года, на которых Кунц признался следователям СМЕРШа,  что лично сделал детям Геббельсов усыпляющие уколы морфия, а затем присутствовал при том, как Магда Геббельс своими руками давала своим детям яд. «Таким образом, если я попрошу моих русских друзей представить подлинники ваших признаний от 1945 года, вы станете не свидетелем, а соучастником преступления, убийства детей», — сказал журналист  Кунцу. — А если хотите, чтобы этого не случилось, расскажите правду мне».
 
Но Кунц наотрез отказался разговаривать с «паршивым америкашкой». Тогда Герберт Линц назвал свое подлинное имя — Генрих Лей, сын бывшего вождя Трудового фронта Роберта Лея. В 1940 году в возрасте восьми лет мать увезла его из Германии, а в 1955-м он получил американское гражданство.
 
Гельмут Кунц, пораженный этим фактом, сказал Генриху, что у него тоже есть для него документ.  И показал это самое письмо Хельги.  Читая письмо и слушая Кунца, Генрих Лей сумел восстановить некоторые обстоятельства трагедии, происшедшей в бункере Гитлера.
 
Чтобы избежать паники после начала обстрела русской артиллерией,  Гитлер принял решение  не выпускать семью  Геббельсов из бункера.  Последнюю попытку спасти детей сделал отец Генриха, Роберт Лей.  Он прилетел с юга в Берлин на маленьком самолете. Туда поместились бы не все дети Геббельсов.  На  вопрос Генриха Лея,  почему отец отдал письмо Кунцу, тот объяснил: Роберт Лей, перед тем как улететь из Берлина, сказал:  «Меня могут сбить. А вы врач, у вас больше шансов выбраться.  Передайте это письмо моему сыну. Если выживете».
 
Кунц дал показания на суде.  Он в точности повторил все то, что говорил в 1945 году русским следователям СМЕРШа.  Магда Геббельс спросила его, может ли он помочь убить детей. Кунц отказался, рассказав, что несколько месяцев назад потерял двух дочерей во время авианалета, и после случившегося он просто не в состоянии покуситься на детские жизни.  Тогда Магда заявила, что речь идет не о просьбе, а о «прямом приказе Гитлера».
 
— Достаточно ли того, что я устно передаю этот приказ или же вам  необходимо, чтобы фюрер передал его лично? — спросила Магда.
 
Кунц ответил, что ему достаточно ее слов.
 
Адвокат Кунца задал вопрос: «Зачем понадобилась Гитлеру смерть детей?»  И  сам же ответил на него: «Видимо, затем, чтобы подтвердить собственную смерть». Прокурор возразил: «А зачем было Гитлеру подтверждать свою смерть? Не затем ли, что она на самом деле была инсценирована?!»
 
После этой полемики судья продолжил допрос Кунца:
 
Судья:  Что произошло 1 мая 1945 года?
 
Кунц:  1 мая 1945 года Магда Геббельс сказала детям, что им необходимо сделать прививки, которые делают сейчас солдатам, потому что они, дети, тоже своего рода солдаты, которые должны выстоять.  Я сделал уколы морфия сначала двум старшим девочкам, потом мальчику, потом остальным детям. Все это заняло около десяти минут.
 
Судья : Дети поверили?
 
Кунц: Да. Старшая девочка Хельга сказала остальным, что нужно сделать эти прививки и не бояться, как не боятся солдаты.
 
Дальше Кунц сообщает, что когда дети заснули, вошла Магда с капсулами.
 
— Вы обещали выполнить приказ фюрера, — сказала она. Но я ответил, что Гитлер мертв, что я не стану выполнять приказ убить детей Тогда она позвала Штумпфеггера.
 
Судья: Штумпфеггер дал детям яд?
 
Кунц: Нет. Он отказался.
 
Судья: Кто же дал яд? Кто отравил детей?
 
Кунц: Мне это неизвестно.
 
Судья: Расскажите, что известно вам.
 
Кунц сообщил следующее: Когда доктор Штумпфеггер отказался дать детям яд, Магда истерически разрыдалась. Геббельс, сохраняя остатки самообладания, сказал:
— Убирайтесь отсюда оба! Когда мы будем мертвы, наши тела должны быть сожжены так же, как тела фюрера и его жены. На улице вы этого сделать уже не сможете, поэтому сожгите нас здесь. Закройте все двери. И откройте двери в спальни детей.  Этого будет...  достаточно. Хотя бы это, вы, трусы, способны для нас сделать?
 
Мы так и поступили.  Мы открыли двери в спальни детей. Мы выполнили волю их родителей.
 
Судья: Но русские медики сделали заключение, что смерть детей Геббельсов наступила не из-за отравления продуктами горения, а в результате отравления цианистыми соединениями. Как вы это объясните?
 
Кунц: После того, как тела Геббельсов подожгли,  бункер стал наполняться удушающим смрадом, началась паника... Многие покинули бункер, и я в их числе.
 
Коллегия по уголовным делам вынесла решение, что к Кунцу может быть применен закон об амнистии. Обоснование коллегии таковы: если бы Кунц не выполнил приказ, пусть даже и переданный Магдой Геббельс, он бы был наказан за это, как военный преступник.
 
Но Генриха Лея  уже не волновало  происходившее  на суде. Теперь, когда Кунц был фактически оправдан, Генрих  потребовал от Кунца  всей  правды.
 
Он показал Кунцу еще один документ — протокол осмотра советскими врачами тел детей Геббельсов. В протоколе говорилось, что на лице старшей, Хельги, имеются следы физического насилия.  И Кунц сделал последнее признание:
— Произошло страшное... После смерти моих девочек во время бомбежки в 45-м это было самое страшное, что я видел в жизни. Она... Хельга... очнулась. И встала.
 
По версии Кунца произошло следующее.
 
Когда горевшие тела Геббельсов кое-как затушили, и воздух стал очищаться,  Хельга проснулась.  Ей сказали о смерти родителей.  Но она не поверила.  Ей показали и якобы умерших сестер и брата, но она снова не поверила. Она стала их трясти и почти разбудила Гельмута.  Все дети действительно были еще живы.
 
Но  в бункере никому уже было не до детей!   Оставшиеся  вместе с Борманом готовились к прорыву под защитой бронетранспортера.
 
Доктор Штумпфеггер  сказал Кунцу, что Борман велел не оставлять Хельгу в живых. Эта рано повзрослевшая девочка — слишком опасный свидетель. Оба врача,  Штумпфеггер и Кунц,  предложили Борману взять детей  с собой и  использовать их для создания образа бегущей от обстрелов многодетной семьи, но Борман приказал не молоть вздор. По его мнению, волю родителей должно было выполнить!
 
Кунц якобы пытался помешать. Но Штумпфеггер  ударил его,  а затем нанес  и Хельге удар по лицу, затем вложил ей в рот капсулу с ядом и сжал челюсти. Потом засунул в рот по капсуле всем остальным детям. Доктор Гельмут Кунц умер в 1976 году в городе Фройденштадт. До последнего дня жизни он активно работал, имел обширную врачебную практику.  О его причастности к убийству детей Геббельса никто и никогда больше  не вспоминал.
 
Генрих Лей умер в 1968 году от тяжелого нервного расстройства. В возрасте 36 лет.
 
Останки детей Геббельсов в 1945 году были захоронены в пригороде Берлина. В ночь на 5 апреля 1970 года могилы были вскрыты, останки извлечены и сожжены. Пепел развеяли над Эльбой.
 http://mn.ru/friday/20120505/317202413.html
0