НАТАША
Никто тогда и не собирался ни с кем знакомиться. Мало ли синеглазых блондинистых девиц с кукольными лицами сидят в кишиневских кафе. Да их там море. А тем более для меня, к тому времени прожившего там чуть ли не год, никогда ни в чем себе не отказывавшего, да и, по-честному, ничего там особо не хотевшего, а уж тем более трахаться. Весенне-летний Кишинев — это такой город, где для того, чтоб заполучить девушку, не нужно предпринимать даже минимума усилий. Поэтому со временем наступает она — лень; впрочем, это вы и без меня знаете.К тому же после апрельского переворота 2009 года в республике все-таки должны были состояться выборы ихнего президента, и за нашим столом с озабоченными физиономиями сидела масса московских понаехавших: Леша Ярошевский из Russia Today, Володя Соловьев из "Коммерсанта", Ирка Воробьева с "Эха Москвы" и даже Яшин, и даже шлялся по парку плохо одетый Чуров с хорошим фотоаппаратом — тысячи их; все, кроме меня и Морарь, сидели за ноутбуками, цедили из крохотных бутылочек туристский криковский пуркарь и сосредоточенно изучали какие-то экзит-, мать их, пулы. Какой уж тут флирт. Курам на смех.
А та, за соседним столом, была красива настолько, что на нее даже не обращали внимания. Нет, ну внимание, разумеется, обращали, потому что красива очень, но... Бывают же вот такие ослепительно красивые куклы, от которых невозможно оторвать взгляда — завораживают. Смотришь и думаешь: о, этой — вдул бы. Но эта была другая. Из того разряда, когда видно, что знает она о себе (и о тебе, кстати) все преотлично, когда смотришь — и чисто мужская мысль: не, ну не даст такая, хоть лопни. Вот и нечего пялиться: чего комплексы-то культивировать?
От остальных скучающих посетительниц она резко отличалась тем, что в ее взгляде был ум. Она вообще вся целиком звенела этим умом, вибрировала. Но, надо отдать ей должное, тщательно это скрывала: ну, верный акцент на сарафанчик, там; фигура такая, что можно охренеть; ноги просто нереальной красоты и ухоженности; белые волосы, в колос небрежно так скрученные; улыбка белоснежная; кожа будто прозрачная аж и вся такая сияет изнутри откуда-то, как ясли в Вифлеемском хлеву; и поверх всего этого — какой-то неправдоподобной синевы и глубины огромные глазища. Короче, какой там, к черту, ум? Зачем он здесь?
— Мора-арь, — незаметно шепнул я. — Ты посмотри, какая.
— Да, — заглянув куда-то аж за пространственный континуум, чувственно улыбнулась Морарь, тоже красавица настоящая. — Хороша.
Тут девушка повернулась и взглянула мне в глаза. Нет, не так — заглянула. Именно заглянула, прямо в меня, по самую диафрагму. Визуальный наш контакт был такой мощи, что меня автоматом сорвало со стула и повело, повело туда, за ее столик, и затянуло в эти непостижимые глаза.
Мир замер враз. Разговор был славный. Говорили о Ликурге, и о Солоне, и о Петербурге, и что Россия рвется на простор, об Азии, Кавказе, и о Данте, и о движенье князя Ипсиланти. Да, да, да — и чемодан, и саквояж, и корзина, и даже картонка ее интеллектуального и духовного багажа полны были настолько, что... В общем, всякие там несчастные эклоги Петрарки для нее даже в качестве разминки не сгодились бы. Единственное, что в Молдавии она была впервые и в какой-то момент попросила уточнить, что такое есть каруца, вползшая цугом в соседний двор соседа-молдавана, ну вы знаете. Узнав, что каруца — это не что иное, как самая обыкновенная телега, она выгнула спину, потянулась и промурлыкала: «На пляж бы... Есть здесь пляжи?»
Я был обескуражен до чрезвычайности: ответа на этот вопрос я попросту не знал. Не до пляжей как-то было. У меня даже плавок не было или что вы там носите на этих ваших пляжах. Но вида я не подал и, по-коровьевски провыв: «Натурально! В Кишиневе есть все!», уже через пять минут высадил ее у гостиницы — переодеться, и водитель на довольно большой скорости повез меня в конец бульвара Штефана чел Маре, где тогда находился единственный в городе магазин более-менее приличного тряпья.
Через полчаса мы уже куда-то ехали с ней вместе. На мне были новые пляжные шорты. В купленных наспех вещах вообще зачастую чувствуешь себя неуютно, а в тот раз так и вообще — шорты сидели совершенно по-дурацки, колом, будто пропитанные асбестом, плюс я тщательно прикрывал рукой здоровенный, с кулак, приклеенный у самого гульфика лейбл недогламурного производителя. В молдавской моде такие месседжи до сих пор весьма популярны, и более приличного варианта не существовало в наличии, а срезать это говно я просто не успел.
По ходу пьесы я вызнал, что зовут ее Наташа, что она приехала из Питера с каким-то мудаком из съемочной группы (а кто еще, как не мудак, мог бросить без присмотра такое сокровище посреди Кишинева?) и улетает она послезавтра назад. Вместе с мудаком.
Но я уже не мог ее отпустить.
Во мне проснулся Цицерон, и меня понесло. Но как бы мы ни выпендривались, такие женщины все равно видят нас насквозь. Когда я начал бубнить какую-то фигню про поехать в Ципово, про полтора гектара рая на берегу Днестра и про показать водопады, она еще раз заглянула мне в глаза, вынула из сумки билет на самолет и молча вышвырнула его в окно машины.
Жест я оценил. Умница, красавица, позерша и авантюристка с эрегированным эгоизмом. Кто бы устоял? У моего друга Жоры в безумно красивом Ципове несколько трехсотлитровых бочек с вином всегда охлаждаются в погребе: подкарауливают жертву.
— А с-синие глаза! А в-волосы соломой! — голосил я, закидывая в себя очередной полный стакан. Она чуть улыбалась. Она была хороша. Вокруг бесновались какие-то черти, со всей дури пахли розы, откручивал голову аромат старой бочки из графина с вином, над Днестром разносилась скрипичная свистопляска лаутарей. Черт, как же я люблю, когда женщина знает, насколько она великолепна! Она ждала. От нее пахло так, что меня просто на молекулы раскладывало. Когда я к ней прикасался, меня трясло, как случайно открывшего онанизм пятиклассника.
И мы пропали со связи почти на полмесяца; в гостях у Жоры такое случается нередко. Мы с ней взяли друг друга у жизни в аренду и поэтому гоняли друг друга нещадно, как взятый в прокат автомобиль.
Не стану описывать в деталях эти полмесяца. Потому что это получится целая повесть — о большой и яркой любви.
Я вскочил в аэропортовский пассажировоз. Самолет ее улетал на час позже моего. Она какое-то время еще сидела в зале ожидания, где я ее оставил, и смотрела в пустоту — в какую-то свою, непостижимую. Каждым миллиметром кожи я чувствовал, что вот прямо сейчас исполняю одну из самых больших глупостей в моей жизни.
В кармане зажужжал мобильник. Я глянул — очередная рекламная SMS от местного оператора. Стерев глупое сообщение, я снова оглянулся на зал ожидания. Наташи уже не было. Я непроизвольно скрипнул зубами. Очень хотелось плакать. Жаль, что по таким поводам не умею. Было бы легче жить. Да и дольше.
Конечно, мы больше никогда не виделись. И не увидимся. Я даже фамилии ее не знаю: покупая ей обратный билет, не успел разглядеть паспорт. Да и не до этого было.
А тот, питерский ее мудак... Ну мудак и мудак. Сам виноват. Ее надо было трахать, а он ее зачем-то любил. Она просто хотела, чтоб ее схватили за волосы и поставили раком, а он был сладким и липким, как «Егермайстер».
Конкурентов нет ни у одного мужчины — если она перестала тобой интересоваться, это означает только одно: она перестала тобой интересоваться. Да и вообще, как говорил Панург, если ты женат, то ты рогат.
А если совсем уж серьезно, то такие женщины исчезающе редки, поэтому их надо беречь, холить и лелеять. Ну и почаще трахать, конечно же. Тогда и наступит счастье. Но для этого такую сначала следует как минимум понять. Ну или принять. А и то и другое одинаково сложно. Поэтому такую женщину может позволить себе далеко не каждый.
Я вот, как видите, тогда не смог.
http://dewarist.livejournal.com/278645.html