Верховенство права и императив безопасности
Верховенство права и императив безопасности
прямая речь
Верховенство права и императив безопасности
Зорькин: Глобальным отношениям необходимо единое политико-правовое пространство
Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин считает, что пора уже начать обновлять устав ООН. Фото: Курпяева Олеся
В условиях новых вызовов права в глобальном мире уместно обсудить, какой должна быть правовая политика, способная, с одной стороны, обеспечить принцип верховенства права, а с другой - свести к минимуму те угрозы для безопасности людей, которые связаны с развитием глобализационных процессов. При этом речь должна идти о правовой политике в системе глобальных отношений, т.е. о политике, субъектом которой выступает все международное сообщество.
В основе такой постановки проблемы лежит мое убеждение в том, что, несмотря на все сложности, связанные с реализацией принципа верховенства права в современных условиях глобализации, этот принцип не может подвергаться сомнению. Именно принцип верховенства права должен лежать в основе той правовой политики, которую международному сообществу предстоит выработать и реализовать, вопреки мощному "сопротивлению среды", связанному с резким возрастанием угроз для безопасности людей, порожденных стихийным характером глобализационных процессов.
Мы знаем, что глобализация кардинальным образом усилила те риски, которые уже давно стоят перед человечеством. Сейчас мы говорим не просто о том, что реальностью нашей повседневной жизни является экологическая деградация, ядерная опасность, наличие "готового выстрелить" радиологического, химического и биологического оружия массового уничтожения; транснациональная организованная преступность, международный терроризм, финансово-экономические кризисы, нелегальная миграция и т.д. В условиях глобализации эти риски приобретают кумулятивный эффект, существенно усиливая друг друга. Так, неконтролируемая национальными правительствами деятельность транснациональных корпораций наносит экологии ущерб, значительно превосходящий по своим масштабам и последствиям все, что было ранее. Экономические кризисы, разрастающиеся на волнах спекулятивного капитала, имеют уже качественно иной размах. Голод и нищета в беднейших районах мира усугубляются в результате все более неравномерного распределения выгод от глобализации. Или взять международный терроризм, который, с одной стороны, все в большей степени становится орудием антиглобализма, а, с другой - умело использует в разрушительных целях технологические, информационные и организационные возможности эпохи глобализации.
В этих условиях прежние юридические механизмы противодействия угрозам безопасности зачастую оказываются не эффективными. Об этом, в частности, говорил в своем выступлении 4 апреля 2012 года на Сенатских чтениях в Конституционном Суде министр юстиции РФ А.В.Коновалов. Неэффективность традиционных международно-правовых механизмов противодействия транснациональной преступности провоцирует отдельные государства на использование таких инструментов, которые А.В.Коновалов назвал технологиями по обеспечению экстерриториальности национальных юрисдикций. А это, как верно замечено, прямая дорога к "bellum omnium contra omnes", т.е. к той войне всех против всех, которая по словам Томаса Гоббса, характеризует дополитическое состояние человеческого сообщества. В поисках решения поставленной проблемы А.В.Коновалов сделал акцент на необходимости баланса между принципом верховенства права в таком виде, в котором он принят сегодня всеми, и эффективностью деятельности соответствующих полицейских служб, а также на целесообразности развития диалога между представителями судейского корпуса и прокуратуры разных государств с целью выработки единых подходов к пониманию природы преступного поведения в рамках различных национальных юрисдикций.
Мне бы хотелось посмотреть на проблему с другой стороны и поставить ее шире. Ведь для того, чтобы выработать общий, приемлемый для всего мирового сообщества, подход к трактовке основных признаков преступного деяния и сблизить позиции применительно к "конечному звену уголовного процесса" (чтобы, в частности, не возникали ситуации, когда в одной правовой системе провокация преступления "категорически не приемлется", а в другой - "расцветает пышным цветом"), необходимо исходить из общих представлений о том, что есть право в современном (т.е. глобальном) мире. В контексте такой постановки проблемы я бы предложил для обсуждения следующие вопросы:
1) Что означает принцип верховенства права применительно к глобальным отношениям?
2) Как и кем формируется то понимание права, которое лежит в основе наднационального правового регулирования?
3) Каковы основные направления согласования принцип верховенства права с требованиями безопасности?
1. Что означает принцип верховенства права применительно к глобальным отношениям
Отвечая на этот вопрос, можно сказать следующее. Поскольку право в своей основе представляет собой систему прав человека, то принцип верховенства права - это принцип приоритета прав человека, которым должно руководствоваться современное демократическое государство в своей правотворческой и правоприменительной деятельности. Применительно к внутригосударственному праву верховенство права предстает как верховенство правового закона (т.е. закона, гарантирующего права человека), если слово "закон" употреблять в широком смысле, имея в виду и нормативный акт, и судебный прецедент.
Когда мы говорим о приоритете прав человека, то имеем в виду, во-первых, трактовку права как системы норм, в основе которых лежат права человека (что придает правовой регуляции человекоцентристский характер) и, во-вторых, - признание приоритета правовых регуляторов в системе соционормативной регуляции. Последний момент требует пояснения, поскольку часто трактуется неверно. Речь идет не том, что для общества или отдельного человека право стоит выше нравственности или религии. Так, ст.2 Конституции РФ, согласно которой "человек, его права и свободы являются высшей ценностью", а "признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина - обязанность государства", имеет в виду, что право человека - это высшая ценность не для общества и тем более не для отдельного человека, а только для государства, главное содержание деятельности которого (законодательной, исполнительной и судебной) состоит в обеспечении и охране прав человека. Потому что только право (в отличие от норм нравственности или религии) может иметь общезначимый и общеобязательный в масштабах государства характер. Принцип верховенства права означает, что нельзя нарушать общезначимые права человека в угоду моральным или религиозным нормам, которые по природе своей всегда носят партикулярный характер.
Тезис о приоритете прав человека подвергается многочисленным нападкам даже в тех случаях, когда речь идет о внутригосударственной правовой системе. Несмотря на то, что этот принцип получил совершенно четкое, недвусмысленное закрепление в Конституции РФ, некоторые российские теоретики до сих пор говорят о том, что приоритет прав личности - "общественно опасный тезис" и что ставить свое право выше права части или всего общества - "признак необузданного эгоизма и индивидуализма". Такой подход свидетельствует о непонимании диалектики личного и общественного блага, согласно которой общее благо - это не внешнее по отношению к человеку, довлеющее над ним начало, а необходимое условие блага каждого члена общества.
С еще большими трудностями сталкивается распространение сложившегося на Западе принципа приоритета прав человека на сферу глобальных отношений. Здесь этот принцип, который сформировался на базе идеологии естественных и неотчуждаемых прав человека, восходящей к античной правовой традиции, зачастую встречает сопротивление иной культурной среды, отторгающей чужеродные ценности. Я имею в виду те цивилизационные типы культур, которые основаны главным образом не на правовых, а на нравственно-религиозных ценностях. В культурах этого типа индивидуальная свобода не имеет приоритета перед коллективными ценностями, объединяющими людей, солидарных в своей приверженности общим нравственным принципам или религиозным постулатам. Универсальный каталог прав, самоочевидный для европейского мышления, вобравшего в себя лучшие образцы политической и правовой мысли европейского континента, с трудом воспринимается другими народами и культурами.
Активное (возможно, чересчур активное) на волне глобализационных процессов продвижение западной идеологии прав человека, трактующей право человека в качестве универсальной общецивилизационной ценности, порождает среди представителей иных цивилизаций страх утраты своей культурной идентичности.
Особенно опасно, когда эта активность основана на не вполне верно трактуемых идеях либерализма. Либерализм, в его классических формах, продуманных и выстраданных начиная с античности, - всегда высоко ценил человеческую свободу. Классический либерализм исходит из понимания того, что люди - разные, что у них разные иерархии ценностей, идеалов и предпочтений. И что именно по этой причине свобода и права одного человека заканчиваются там, где начинаются свобода и права другого человека. И что только уважение прав и свобод другого дает шансы на построение и существование свободного общества, да и общества вообще.
Суть классического либерализма - в равенстве человеческих прав и свобод. И тот же принцип либерализм последовательно переносил в сферу межгосударственных отношений. Принимая тот факт, что государства - разные, что у них могут быть разные интересы и предпочтения, но право и свобода одного государства заканчиваются там, где начинаются право и свобода другого государства. Во многом именно на основе этой либеральной концепции строилась пережившая несколько веков Вестфальская система международного права, основные положения которой вошли в базовые статьи Устава ООН.
Современные же апологеты агрессивной "либерализации" часто забывают или считают несущественным фундаментальный либеральный принцип "ограничения моей свободы свободой других", и вся чаще путают свободу со вседозволенностью. Тем самым постепенно сдвигая и правовую теорию, и вытекающую из нее политическую и социальную практику к тому состоянию "войны всех против всех", о котором когда-то писал Томас Гоббс. К состоянию, в котором войну выигрывает сильнейший, способный навязать другими свое представление о правах и свободах.
Тенденции подобной "либерализации" неизбежно подпитывают идеологию и практику как социального индивидуализма, так и государственного эгоизма. И тем самым неуклонно подтачивают и общественные системы наций-государств, и международную систему.
В социально-государственной сфере необходимо ограничить экспансию сильных и защитить права слабых, в том числе права этнических и религиозных, меньшинств. Вместе с тем политическая демократия, основанная на принципе верховенства права, не только постулирует необходимость соблюдения прав меньшинства, но и обязывает это меньшинство подчиняться законно сформированным решениям большинства.
Между тем, в рамках односторонних концепций "либерализации" демократия все чаще начинает пониматься как приоритет меньшинства в отношении большинства. Эта тенденция особенно отчетливо выражена в США и ряде стран Западной Европы, где уже давно говорят о том, что защита прав меньшинств должна стать основной задачей ключевых правовых институтов, регулирующих жизнь общества. И говорят это таким образом, который фактически означает право меньшинств на агрессивную пропаганду своих ценностей, норм и образа социальной жизни.
В этой связи хочу обратить внимание на то обстоятельство, что существует уже множество исследований социокультурной среды в странах Европы, которые доказывают, что именно попытки приоритетной защиты прав этнорелигиозных меньшинств африканских и азиатских мигрантов в рамках политики "мультикультурализма" создали очевидную и нарастающую ксенофобию этнического большинства. Ту ксенофобию, которая вызывает к жизни и политический ренессанс крайне правых партий, и появление в национальных и международных парламентах влиятельных групп с радикальной, вплоть до неофашистской, идеологией, и трагические эксцессы вроде катастрофической акции террориста Андерса Брейвика в Норвегии.
Права человека неотъемлемы и имеют универсальное значение. И - повторю заповедь классического либерализма - они распространяются ровно до той черты, за которой их реализация не ущемляет столь же неотъемлемые права другого человека. А потому - именно исходя из права как нормы свободы человека - например, публичное оскорбление религиозных чувств представителей той или иной конфессии (а мы все знаем выразительные примеры, касающиеся с мусульманской, и христианской религии) является акцией не только безнравственной, но и противозаконной, поскольку наносит моральный вред последователям религии, а значит - ущемляет их права.
Хочу затронуть еще один, крайне важный вопрос. В последнее время в пресс-релизах таких правозащитных организаций, как "Эмнести Интернешнл" и "Фридом Хаус" появляются утверждения о том, что поскольку свобода самовыражения человека является одной из высших свобод, она допустима даже тогда, когда это самовыражение шокирует, дискредитирует, оскорбляет других людей, а также те или иные этнические, религиозные и т.д. группы. Однако свобода самовыражения, если это действительно свобода, а не произвол, возможна только в правовых формах, которая не допускает причинение морального ущерба другим лицам, означающего нарушение их прав.
В этой связи мне приходят на ум две прописные истины. Первая, по поводу общества, сформулирована еще Аристотелем - "человек по своей природе общественное животное". То есть, он вне и помимо общества неизбежно становится просто животным. Вторую, по поводу культуры, возьму у Ницше, который писал, что человеческая культура - лишь тонкая кожура над раскаленным хаосом звериного.
Как мне представляется, описанные выше тенденции извращенной "либерализации" слишком отчетливо и последовательно освобождают человека от общества и от культуры, сдвигая его - под флагом расширения прав и свобод! - к звериной первобытности. А заодно создают у социального большинства устойчивое представление о допускаемом с санкции государства фундаментальном расхождении между правом и справедливостью. То есть провоцируют массовое недоверие и к праву, и к государству!
Полагаю, что с учетом сказанного можно сделать вывод о том, что нужно вносить определенные коррективы в ту пока еще во многом стихийную правовую политику в системе глобальных отношений, повестка дня которой формируется сейчас, главным образом, странами Запада. Эту тему я затрону позднее. Пока же подчеркну то принципиальное обстоятельство, что речь должна идти не об отказе от самого принципа приоритета прав человека, а об уточнении понятия прав человека и корректировке складывающихся на практике процедур правообразования в системе глобальных отношений.
Здесь я возвращаюсь к своему тезису о том, что принцип верховенства права, помимо приоритета прав человека включает в себя также и идею верховенства правового закона. И если на уровне отдельного государства мы можем сформулировать понятие правового закона и охарактеризовать требования как к его содержанию (через соответствие правам человека), так и к процедуре его принятия (демократический характер которой гарантирует правовое содержание закона), то в системе глобальных отношений сделать пока это не удастся.
В современном правовом государстве правовой закон - это закон, сформулированный в рамках демократической процедуры правообразования, в процессе которой были учтены и согласованы на базе принципа формального равенства интересы всех субъектов правового регулирования. С позиций такого подхода критики доктрины юснатурализма (jus naturale) и практики ее реализации в глобальном масштабе справедливо обращают внимание на то обстоятельство, что современные представления о неотчуждаемых правах человека формируются не в глобальном политическом пространстве путем согласования воль различных субъектов международного взаимодействия посредством демократической процедуры (такое политическое пространство еще предстоит создать), а привносятся в сферу глобальных отношений из евро-атлантического пространства. А это значит, что для мирового сообщества неотчуждаемые права человека предстают не как нормы, в выработке которых все субъекты международного взаимодействия принимали равноправное участие, а как стандарты, предписанные откуда-то "свыше" некими "учителями жизни", которые предлагают всем свою интерпретацию идеологии естественных прав человека.
2. Как и кем формируется то понимание права, которое лежит в основе наднационального правового регулирования
Вопрос о том, каким образом и кем формируется общее представление о праве, которое лежит в основе правового регулирования глобальных отношений, и как вырабатываются конкретные правовые нормы, выступающие в качестве универсальных общечеловеческих регуляторов, имеет ключевое значение для понимания того, что есть право в современном мире. Д.А.Медведев в своем выступлении на предыдущем юридическом Форуме по этому поводу сказал следующее: "Сегодня творцами права в международной сфере являются все государства, которые являются признанными участниками международных отношений". И новое универсальное правовое поле, отметил он далее, может создаваться лишь на основе гармонизации национальных правовых систем. Этот тезис, на мой взгляд, не столько характеризует нынешнее положение дел в сфере международного правообразования, сколько формулирует наметившуюся тенденцию, причем тенденцию, развитие которой вполне может быть прервано, если члены международного сообщества не будут предпринимать скоординированные усилия по ее поддержанию.
В настоящее время своеобразной лабораторией по проверке различных моделей политико-правовой интеграции государств является Европа. И мы видим, какие трудности встают на этом пути даже в рамках Европейского Союза, объединившего государства, которые имеют общее культурное и историческое наследие, привержены единым фундаментальным ценностям, обладают богатыми возможностями для трансграничного взаимовлияния национальных правовых систем и т.д. Даже там не умолкают голоса евроскептиков по поводу естественных прав человека, лежащих в основе европейской правовой идеологии. Само по себе выражение "права человека", - пишет В.Клаус, - "указывает на всеобщий, универсальный характер данного понятия, в то время как гражданские права есть права, связанные с гражданством, то есть действующие в рамках данного государства. … Это нечто, возникающее вне политического пространства национального государства, нечто, приходящее извне. Если же это "нечто" не является продуктом демократической плюралистической политики, следовательно, оно - продукт "чистого разума", а точнее - некой правды, хранителями которой являются немногие избранные (но не избираемые). Значит, это "нечто" является, по сути дела, угрозой демократии. … Отсюда лишь один шаг до легитимации рационалистической, бюрократически нейтральной "экспертной" позиции никем не избранных универсалистов, до признания ее всеобщего характера и обязательности". ( Клаус В. Почему я не "европеист". - в кн.: "Европа без России. Договор, учреждающий Конституцию Европы, от 20 октября 2004 г". М., 2005. С.12-14).
Еще сложнее идут процессы формирования единого правового пространства в рамках Совета Европы. Здесь основная нагрузка по гармонизации национальных правовых систем ложится на Европейский суд по правам человека. В своем стремлении наиболее полно осуществить эту сложную миссию, Суд все чаще берет на себя функцию нормоконтроля за качеством национального законодательства, превращаясь, таким образом, по сути дела, в общеевропейского законодателя. Между тем, важно иметь в виду, что, в отличие от национальных судов, осуществляющих нормоконтроль в отношении законодательных актов, Европейский Суд по правам человека не встроен в какую-либо систему сдержек и противовесов; другими словами - он не имеет корреспондента в лице равного ему по уровню законодателя. Европейская концепция защиты прав и свобод человека не предполагает изначально наличия наднационального правотворческого органа, уполномоченного на принятие норм общего характера, которые были бы предметом контроля ЕСПЧ. А те нормы, которые издаются национальными законодателями, по смыслу Конвенции, также не входят в предмет прямого контроля Суда - они подчиняются другим критериям проверки и в других, национальных процедурах. В противном случае возникают ситуации, когда, ориентируясь на достаточно абстрактные, неопределенные нормы Конвенции, несколько конкретных персоналий - пусть и весьма уважаемых международных специалистов в области права - могли бы "опрокинуть" волю национального законодателя (а иногда и не одного) - в международно-правовой конструкции, которая не предполагает передачи такого элемента государственного суверенитета.
Европейским Судом проделана огромная работа, историческое значение которой для правовой интеграции Европы и всего мира трудно переоценить. Однако даже самый высокопрофессиональный суд не может заменить собой демократические процедуры правообразования. Суд может стремиться (и надо отдать ему должное - в целом он это делает) к более полному учету особенностей различных национальных правовых культур при разработке единых наднациональных стандартов в области прав человека. Однако я убежден, что в перспективе речь должна идти не о стандартах, которые формируются на базе абстрактных принципов, а о выработке общих норм в процессе договоренностей между всеми участниками международного взаимодействия. Только таким образом возможно максимально полно учесть исторически обусловленную культурную специфику национальных правовых систем и сформировать на этой основе общие правовые подходы, позволяющие каждому государству реализовать свои национальные особенности без ущерба для других, т.е. на основе правового принципа формального равенства. Это значит, что стратегическая перспектива развития правового пространства Совета Европы должна быть связана с формированием полноценного политического пространства, в рамках которого предстоит создать эффективные демократические механизмы правообразования.
Подобная постановка задачи по формированию единого политико-правового пространства уже вполне уместна и применительно ко всей системе глобальных отношений. Хотя трудности, которые встанут на этом пути пока даже невозможно спрогнозировать. Как верно заметил по этому поводу такой выдающийся политический мыслитель, как Зигмунд Бауман, истории неизвестны прецеденты эффективной мировой политики, вырабатываемой на основе многосторонних продолжительных дискуссий, а не решений "мирового правительства". Политические институты, которые нам известны, говорит он "были созданы в рамках суверенных государств и не могут быть "растянуты", а политические институты, необходимые для самоучреждения мирового человеческого сообщества, не будут, не могут быть "такими же, только больше" (Журнал "Огонек", № 19 (5178), 16.05.2011). Мы догадываемся, что переход от межнациональных учреждений и инструментов к универсальным, общечеловеческим, институтам может быть только качественным, а не просто количественным". Только такой подход, ориентированный на выстраивание демократических политико-правовых механизмов, может стать надлежащей альтернативой тоталитарным в своей основе идеям образования "всемирной демократической империи", "всемирного халифата", или некой "высшей касты сетевого общества" ("NETократия"), которая заменит государство в его роли верховной власти, приведет к ликвидации национальных границ и перекроит международные правопорядки, и т.п.
Ключевой вопрос, на который надо ответить, приступая к выработке концепции глобального политико-правового пространства, - это вопрос об основных субъектах взаимодействия в рамках этого пространства. На мой взгляд, такими субъектами могут быть (во всяком случае - в обозримой исторической перспективе) лишь суверенные государства. Считаю очень опасными популярные сейчас представления о том, что отход и даже отказ от принципа государственного суверенитета - это движение в сторону правовой интеграции мирового сообщества. Более того, нам пытаются доказать, что это единственный способ обеспечить безопасность и гарантировать права человека в условиях глобализации, когда национальные государства в одиночку уже не справляются с решением этих задач. С позиций такого подхода принципы соблюдения государственного суверенитета предлагается заменить принципами управления глобальной безопасностью, которое осуществляла бы "обновленная" ООН и ее Совет Безопасности. При этом упускается из виду, что сама ООН возникла и существует только благодаря воле суверенных государств, которые поставили цель не допускать впредь всемирных катастроф, подобных Второй мировой войне. Ведь ООН является прямой наследницей Вестфальской политической системы. Кроме того, жизнь показывает, что отказ от суверенитета одних на практике лишь укрепляет суверенитет других, присваивающих себе право действовать во имя "всеобщих" интересов.
В связи с этим еще раз подчеркну, что концепция государственного суверенитета, которая, начиная с Вестфаля, лежит в основе верховенства национальных конституций и правовых систем, - это неотменимый базис, краеугольный камень любой дееспособной "человекоцентристской" системы международного права. Конечно, "вестфальский" объем государственных суверенитетов и международная система, построенная на "балансе сил", сегодня контрпродуктивны и невозможны как с точки зрения приоритета прав человека, так и с точки зрения обеспечения устойчивой глобальной безопасности. Однако отказ от ключевого вестфальского принципа государственного суверенитета неизбежно приведет к тому, что международная политика, требующая механизма многосторонних согласований позиций и интересов, будет вытеснена односторонней эгоистической политикой наиболее сильных.
Наиболее активно идею "отмирания" государственного суверенитета развивают юристы, придерживающиеся в отношениях между международным и национальным правом концепции так называемого "радикального юридического монизма". Они считают необходимым создание такой глобальной правовой системы, в которой международное право будет иметь абсолютный приоритет над национальными правовыми нормами и над национальными правовыми системами в целом, включая конституции. То есть речь идет о системе, в которой международные правовые нормы будут полноценно и строго имплементированы в национальные конституции и кодексы и, таким образом, приобретут императивный и универсальный характер. Тем самым возникнет монистическая "пирамида" иерархически соподчиненных правовых норм. На вершине такой пирамиды будут находиться нормы международного права, обладающие верховенством непосредственно по отношению к национальным конституциям, а не только к законам.
Концепция радикального монизма предполагает, что понятия, связанные с принципом государственного суверенитета (и, соответственно, национальные специфики конституций и правовых систем) должны быть полностью отброшены и выведены из правовой теории и практики. И что именно нормы международного права должны стать общеобязательным каноном внутригосударственного правотворчества и правоприменения.
Конечно, мир очень сильно изменился за три с половиной столетия, прошедших со времен создания Вестфальской международной системы, когда в число основных принципов межгосударственных отношений был включен знаменитый тезис Жана Бодэна - "Суверенитет - это абсолютная и постоянная власть государства над подданными и гражданами".
Конечно, ряд Международных Конвенций, принятых еще в XIX веке, Версальско-Вашингтонская система, утвердившая Статут Лиги Наций, а также Ялтинско-Потсдамская система, результатом создания которой стали Устав ООН и последующие международные нормативные акты, существенно уточнили рамки понятия государственного суверенитета. Ограничив этот суверенитет упомянутыми выше императивными принципами международного права, включающими соблюдение неотъемлемых прав народов и прав человека.
Конечно, в современных условиях глобализации возрастает влияние общепризнанных принципов и норм международного права на национальное законодательство.
Однако процесс международно-правового развития - это улица с двусторонним движением. С полным основанием можно говорить о взаимосвязи и взаимовлиянии международного и конституционного права в обеспечении стабильности государственного и общественного строя, в выработке универсальных принципов правового, демократического и социального государства, создающего условия для развития свободной личности и открытого общества, эффективной и доступной людям публичной власти.
Как представляется, призывы к разрушению государственных суверенитетов во имя создания единой универсальной международно-правовой системы, поглощающей национальные правопорядки, - это либо недальновидность, либо осознанные провокации, направленные на торпедирование всей системы международного права. Очевидно, что подобный, по сути дела, силовой сценарий глобального мироустройства неизбежно встретит и силовое сопротивление. Пока же ответом на него становится усиление националистических и антидемократических настроений среди тех, кто, по словам известного критика идеи и практики глобализма Александра Панарина, "почувствовал себя пасынком западнического прогресса" (за книгу "Искушение глобализмом", вышедшую в 2003 г., он удостоен Солженицынской премии).
Дело в том, что за этими призывами явно или неявно встает идея о необходимости создания мирового государства (империи) с единым мировым правительством. Только таким путем, якобы, возможно реализовать и утвердить универсальную с
прямая речь
Верховенство права и императив безопасности
Зорькин: Глобальным отношениям необходимо единое политико-правовое пространство
Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин считает, что пора уже начать обновлять устав ООН. Фото: Курпяева Олеся
В условиях новых вызовов права в глобальном мире уместно обсудить, какой должна быть правовая политика, способная, с одной стороны, обеспечить принцип верховенства права, а с другой - свести к минимуму те угрозы для безопасности людей, которые связаны с развитием глобализационных процессов. При этом речь должна идти о правовой политике в системе глобальных отношений, т.е. о политике, субъектом которой выступает все международное сообщество.
В основе такой постановки проблемы лежит мое убеждение в том, что, несмотря на все сложности, связанные с реализацией принципа верховенства права в современных условиях глобализации, этот принцип не может подвергаться сомнению. Именно принцип верховенства права должен лежать в основе той правовой политики, которую международному сообществу предстоит выработать и реализовать, вопреки мощному "сопротивлению среды", связанному с резким возрастанием угроз для безопасности людей, порожденных стихийным характером глобализационных процессов.
Мы знаем, что глобализация кардинальным образом усилила те риски, которые уже давно стоят перед человечеством. Сейчас мы говорим не просто о том, что реальностью нашей повседневной жизни является экологическая деградация, ядерная опасность, наличие "готового выстрелить" радиологического, химического и биологического оружия массового уничтожения; транснациональная организованная преступность, международный терроризм, финансово-экономические кризисы, нелегальная миграция и т.д. В условиях глобализации эти риски приобретают кумулятивный эффект, существенно усиливая друг друга. Так, неконтролируемая национальными правительствами деятельность транснациональных корпораций наносит экологии ущерб, значительно превосходящий по своим масштабам и последствиям все, что было ранее. Экономические кризисы, разрастающиеся на волнах спекулятивного капитала, имеют уже качественно иной размах. Голод и нищета в беднейших районах мира усугубляются в результате все более неравномерного распределения выгод от глобализации. Или взять международный терроризм, который, с одной стороны, все в большей степени становится орудием антиглобализма, а, с другой - умело использует в разрушительных целях технологические, информационные и организационные возможности эпохи глобализации.
В этих условиях прежние юридические механизмы противодействия угрозам безопасности зачастую оказываются не эффективными. Об этом, в частности, говорил в своем выступлении 4 апреля 2012 года на Сенатских чтениях в Конституционном Суде министр юстиции РФ А.В.Коновалов. Неэффективность традиционных международно-правовых механизмов противодействия транснациональной преступности провоцирует отдельные государства на использование таких инструментов, которые А.В.Коновалов назвал технологиями по обеспечению экстерриториальности национальных юрисдикций. А это, как верно замечено, прямая дорога к "bellum omnium contra omnes", т.е. к той войне всех против всех, которая по словам Томаса Гоббса, характеризует дополитическое состояние человеческого сообщества. В поисках решения поставленной проблемы А.В.Коновалов сделал акцент на необходимости баланса между принципом верховенства права в таком виде, в котором он принят сегодня всеми, и эффективностью деятельности соответствующих полицейских служб, а также на целесообразности развития диалога между представителями судейского корпуса и прокуратуры разных государств с целью выработки единых подходов к пониманию природы преступного поведения в рамках различных национальных юрисдикций.
Мне бы хотелось посмотреть на проблему с другой стороны и поставить ее шире. Ведь для того, чтобы выработать общий, приемлемый для всего мирового сообщества, подход к трактовке основных признаков преступного деяния и сблизить позиции применительно к "конечному звену уголовного процесса" (чтобы, в частности, не возникали ситуации, когда в одной правовой системе провокация преступления "категорически не приемлется", а в другой - "расцветает пышным цветом"), необходимо исходить из общих представлений о том, что есть право в современном (т.е. глобальном) мире. В контексте такой постановки проблемы я бы предложил для обсуждения следующие вопросы:
1) Что означает принцип верховенства права применительно к глобальным отношениям?
2) Как и кем формируется то понимание права, которое лежит в основе наднационального правового регулирования?
3) Каковы основные направления согласования принцип верховенства права с требованиями безопасности?
1. Что означает принцип верховенства права применительно к глобальным отношениям
Отвечая на этот вопрос, можно сказать следующее. Поскольку право в своей основе представляет собой систему прав человека, то принцип верховенства права - это принцип приоритета прав человека, которым должно руководствоваться современное демократическое государство в своей правотворческой и правоприменительной деятельности. Применительно к внутригосударственному праву верховенство права предстает как верховенство правового закона (т.е. закона, гарантирующего права человека), если слово "закон" употреблять в широком смысле, имея в виду и нормативный акт, и судебный прецедент.
Когда мы говорим о приоритете прав человека, то имеем в виду, во-первых, трактовку права как системы норм, в основе которых лежат права человека (что придает правовой регуляции человекоцентристский характер) и, во-вторых, - признание приоритета правовых регуляторов в системе соционормативной регуляции. Последний момент требует пояснения, поскольку часто трактуется неверно. Речь идет не том, что для общества или отдельного человека право стоит выше нравственности или религии. Так, ст.2 Конституции РФ, согласно которой "человек, его права и свободы являются высшей ценностью", а "признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина - обязанность государства", имеет в виду, что право человека - это высшая ценность не для общества и тем более не для отдельного человека, а только для государства, главное содержание деятельности которого (законодательной, исполнительной и судебной) состоит в обеспечении и охране прав человека. Потому что только право (в отличие от норм нравственности или религии) может иметь общезначимый и общеобязательный в масштабах государства характер. Принцип верховенства права означает, что нельзя нарушать общезначимые права человека в угоду моральным или религиозным нормам, которые по природе своей всегда носят партикулярный характер.
Тезис о приоритете прав человека подвергается многочисленным нападкам даже в тех случаях, когда речь идет о внутригосударственной правовой системе. Несмотря на то, что этот принцип получил совершенно четкое, недвусмысленное закрепление в Конституции РФ, некоторые российские теоретики до сих пор говорят о том, что приоритет прав личности - "общественно опасный тезис" и что ставить свое право выше права части или всего общества - "признак необузданного эгоизма и индивидуализма". Такой подход свидетельствует о непонимании диалектики личного и общественного блага, согласно которой общее благо - это не внешнее по отношению к человеку, довлеющее над ним начало, а необходимое условие блага каждого члена общества.
С еще большими трудностями сталкивается распространение сложившегося на Западе принципа приоритета прав человека на сферу глобальных отношений. Здесь этот принцип, который сформировался на базе идеологии естественных и неотчуждаемых прав человека, восходящей к античной правовой традиции, зачастую встречает сопротивление иной культурной среды, отторгающей чужеродные ценности. Я имею в виду те цивилизационные типы культур, которые основаны главным образом не на правовых, а на нравственно-религиозных ценностях. В культурах этого типа индивидуальная свобода не имеет приоритета перед коллективными ценностями, объединяющими людей, солидарных в своей приверженности общим нравственным принципам или религиозным постулатам. Универсальный каталог прав, самоочевидный для европейского мышления, вобравшего в себя лучшие образцы политической и правовой мысли европейского континента, с трудом воспринимается другими народами и культурами.
Активное (возможно, чересчур активное) на волне глобализационных процессов продвижение западной идеологии прав человека, трактующей право человека в качестве универсальной общецивилизационной ценности, порождает среди представителей иных цивилизаций страх утраты своей культурной идентичности.
Особенно опасно, когда эта активность основана на не вполне верно трактуемых идеях либерализма. Либерализм, в его классических формах, продуманных и выстраданных начиная с античности, - всегда высоко ценил человеческую свободу. Классический либерализм исходит из понимания того, что люди - разные, что у них разные иерархии ценностей, идеалов и предпочтений. И что именно по этой причине свобода и права одного человека заканчиваются там, где начинаются свобода и права другого человека. И что только уважение прав и свобод другого дает шансы на построение и существование свободного общества, да и общества вообще.
Суть классического либерализма - в равенстве человеческих прав и свобод. И тот же принцип либерализм последовательно переносил в сферу межгосударственных отношений. Принимая тот факт, что государства - разные, что у них могут быть разные интересы и предпочтения, но право и свобода одного государства заканчиваются там, где начинаются право и свобода другого государства. Во многом именно на основе этой либеральной концепции строилась пережившая несколько веков Вестфальская система международного права, основные положения которой вошли в базовые статьи Устава ООН.
Современные же апологеты агрессивной "либерализации" часто забывают или считают несущественным фундаментальный либеральный принцип "ограничения моей свободы свободой других", и вся чаще путают свободу со вседозволенностью. Тем самым постепенно сдвигая и правовую теорию, и вытекающую из нее политическую и социальную практику к тому состоянию "войны всех против всех", о котором когда-то писал Томас Гоббс. К состоянию, в котором войну выигрывает сильнейший, способный навязать другими свое представление о правах и свободах.
Тенденции подобной "либерализации" неизбежно подпитывают идеологию и практику как социального индивидуализма, так и государственного эгоизма. И тем самым неуклонно подтачивают и общественные системы наций-государств, и международную систему.
В социально-государственной сфере необходимо ограничить экспансию сильных и защитить права слабых, в том числе права этнических и религиозных, меньшинств. Вместе с тем политическая демократия, основанная на принципе верховенства права, не только постулирует необходимость соблюдения прав меньшинства, но и обязывает это меньшинство подчиняться законно сформированным решениям большинства.
Между тем, в рамках односторонних концепций "либерализации" демократия все чаще начинает пониматься как приоритет меньшинства в отношении большинства. Эта тенденция особенно отчетливо выражена в США и ряде стран Западной Европы, где уже давно говорят о том, что защита прав меньшинств должна стать основной задачей ключевых правовых институтов, регулирующих жизнь общества. И говорят это таким образом, который фактически означает право меньшинств на агрессивную пропаганду своих ценностей, норм и образа социальной жизни.
В этой связи хочу обратить внимание на то обстоятельство, что существует уже множество исследований социокультурной среды в странах Европы, которые доказывают, что именно попытки приоритетной защиты прав этнорелигиозных меньшинств африканских и азиатских мигрантов в рамках политики "мультикультурализма" создали очевидную и нарастающую ксенофобию этнического большинства. Ту ксенофобию, которая вызывает к жизни и политический ренессанс крайне правых партий, и появление в национальных и международных парламентах влиятельных групп с радикальной, вплоть до неофашистской, идеологией, и трагические эксцессы вроде катастрофической акции террориста Андерса Брейвика в Норвегии.
Права человека неотъемлемы и имеют универсальное значение. И - повторю заповедь классического либерализма - они распространяются ровно до той черты, за которой их реализация не ущемляет столь же неотъемлемые права другого человека. А потому - именно исходя из права как нормы свободы человека - например, публичное оскорбление религиозных чувств представителей той или иной конфессии (а мы все знаем выразительные примеры, касающиеся с мусульманской, и христианской религии) является акцией не только безнравственной, но и противозаконной, поскольку наносит моральный вред последователям религии, а значит - ущемляет их права.
Хочу затронуть еще один, крайне важный вопрос. В последнее время в пресс-релизах таких правозащитных организаций, как "Эмнести Интернешнл" и "Фридом Хаус" появляются утверждения о том, что поскольку свобода самовыражения человека является одной из высших свобод, она допустима даже тогда, когда это самовыражение шокирует, дискредитирует, оскорбляет других людей, а также те или иные этнические, религиозные и т.д. группы. Однако свобода самовыражения, если это действительно свобода, а не произвол, возможна только в правовых формах, которая не допускает причинение морального ущерба другим лицам, означающего нарушение их прав.
В этой связи мне приходят на ум две прописные истины. Первая, по поводу общества, сформулирована еще Аристотелем - "человек по своей природе общественное животное". То есть, он вне и помимо общества неизбежно становится просто животным. Вторую, по поводу культуры, возьму у Ницше, который писал, что человеческая культура - лишь тонкая кожура над раскаленным хаосом звериного.
Как мне представляется, описанные выше тенденции извращенной "либерализации" слишком отчетливо и последовательно освобождают человека от общества и от культуры, сдвигая его - под флагом расширения прав и свобод! - к звериной первобытности. А заодно создают у социального большинства устойчивое представление о допускаемом с санкции государства фундаментальном расхождении между правом и справедливостью. То есть провоцируют массовое недоверие и к праву, и к государству!
Полагаю, что с учетом сказанного можно сделать вывод о том, что нужно вносить определенные коррективы в ту пока еще во многом стихийную правовую политику в системе глобальных отношений, повестка дня которой формируется сейчас, главным образом, странами Запада. Эту тему я затрону позднее. Пока же подчеркну то принципиальное обстоятельство, что речь должна идти не об отказе от самого принципа приоритета прав человека, а об уточнении понятия прав человека и корректировке складывающихся на практике процедур правообразования в системе глобальных отношений.
Здесь я возвращаюсь к своему тезису о том, что принцип верховенства права, помимо приоритета прав человека включает в себя также и идею верховенства правового закона. И если на уровне отдельного государства мы можем сформулировать понятие правового закона и охарактеризовать требования как к его содержанию (через соответствие правам человека), так и к процедуре его принятия (демократический характер которой гарантирует правовое содержание закона), то в системе глобальных отношений сделать пока это не удастся.
В современном правовом государстве правовой закон - это закон, сформулированный в рамках демократической процедуры правообразования, в процессе которой были учтены и согласованы на базе принципа формального равенства интересы всех субъектов правового регулирования. С позиций такого подхода критики доктрины юснатурализма (jus naturale) и практики ее реализации в глобальном масштабе справедливо обращают внимание на то обстоятельство, что современные представления о неотчуждаемых правах человека формируются не в глобальном политическом пространстве путем согласования воль различных субъектов международного взаимодействия посредством демократической процедуры (такое политическое пространство еще предстоит создать), а привносятся в сферу глобальных отношений из евро-атлантического пространства. А это значит, что для мирового сообщества неотчуждаемые права человека предстают не как нормы, в выработке которых все субъекты международного взаимодействия принимали равноправное участие, а как стандарты, предписанные откуда-то "свыше" некими "учителями жизни", которые предлагают всем свою интерпретацию идеологии естественных прав человека.
2. Как и кем формируется то понимание права, которое лежит в основе наднационального правового регулирования
Вопрос о том, каким образом и кем формируется общее представление о праве, которое лежит в основе правового регулирования глобальных отношений, и как вырабатываются конкретные правовые нормы, выступающие в качестве универсальных общечеловеческих регуляторов, имеет ключевое значение для понимания того, что есть право в современном мире. Д.А.Медведев в своем выступлении на предыдущем юридическом Форуме по этому поводу сказал следующее: "Сегодня творцами права в международной сфере являются все государства, которые являются признанными участниками международных отношений". И новое универсальное правовое поле, отметил он далее, может создаваться лишь на основе гармонизации национальных правовых систем. Этот тезис, на мой взгляд, не столько характеризует нынешнее положение дел в сфере международного правообразования, сколько формулирует наметившуюся тенденцию, причем тенденцию, развитие которой вполне может быть прервано, если члены международного сообщества не будут предпринимать скоординированные усилия по ее поддержанию.
В настоящее время своеобразной лабораторией по проверке различных моделей политико-правовой интеграции государств является Европа. И мы видим, какие трудности встают на этом пути даже в рамках Европейского Союза, объединившего государства, которые имеют общее культурное и историческое наследие, привержены единым фундаментальным ценностям, обладают богатыми возможностями для трансграничного взаимовлияния национальных правовых систем и т.д. Даже там не умолкают голоса евроскептиков по поводу естественных прав человека, лежащих в основе европейской правовой идеологии. Само по себе выражение "права человека", - пишет В.Клаус, - "указывает на всеобщий, универсальный характер данного понятия, в то время как гражданские права есть права, связанные с гражданством, то есть действующие в рамках данного государства. … Это нечто, возникающее вне политического пространства национального государства, нечто, приходящее извне. Если же это "нечто" не является продуктом демократической плюралистической политики, следовательно, оно - продукт "чистого разума", а точнее - некой правды, хранителями которой являются немногие избранные (но не избираемые). Значит, это "нечто" является, по сути дела, угрозой демократии. … Отсюда лишь один шаг до легитимации рационалистической, бюрократически нейтральной "экспертной" позиции никем не избранных универсалистов, до признания ее всеобщего характера и обязательности". ( Клаус В. Почему я не "европеист". - в кн.: "Европа без России. Договор, учреждающий Конституцию Европы, от 20 октября 2004 г". М., 2005. С.12-14).
Еще сложнее идут процессы формирования единого правового пространства в рамках Совета Европы. Здесь основная нагрузка по гармонизации национальных правовых систем ложится на Европейский суд по правам человека. В своем стремлении наиболее полно осуществить эту сложную миссию, Суд все чаще берет на себя функцию нормоконтроля за качеством национального законодательства, превращаясь, таким образом, по сути дела, в общеевропейского законодателя. Между тем, важно иметь в виду, что, в отличие от национальных судов, осуществляющих нормоконтроль в отношении законодательных актов, Европейский Суд по правам человека не встроен в какую-либо систему сдержек и противовесов; другими словами - он не имеет корреспондента в лице равного ему по уровню законодателя. Европейская концепция защиты прав и свобод человека не предполагает изначально наличия наднационального правотворческого органа, уполномоченного на принятие норм общего характера, которые были бы предметом контроля ЕСПЧ. А те нормы, которые издаются национальными законодателями, по смыслу Конвенции, также не входят в предмет прямого контроля Суда - они подчиняются другим критериям проверки и в других, национальных процедурах. В противном случае возникают ситуации, когда, ориентируясь на достаточно абстрактные, неопределенные нормы Конвенции, несколько конкретных персоналий - пусть и весьма уважаемых международных специалистов в области права - могли бы "опрокинуть" волю национального законодателя (а иногда и не одного) - в международно-правовой конструкции, которая не предполагает передачи такого элемента государственного суверенитета.
Европейским Судом проделана огромная работа, историческое значение которой для правовой интеграции Европы и всего мира трудно переоценить. Однако даже самый высокопрофессиональный суд не может заменить собой демократические процедуры правообразования. Суд может стремиться (и надо отдать ему должное - в целом он это делает) к более полному учету особенностей различных национальных правовых культур при разработке единых наднациональных стандартов в области прав человека. Однако я убежден, что в перспективе речь должна идти не о стандартах, которые формируются на базе абстрактных принципов, а о выработке общих норм в процессе договоренностей между всеми участниками международного взаимодействия. Только таким образом возможно максимально полно учесть исторически обусловленную культурную специфику национальных правовых систем и сформировать на этой основе общие правовые подходы, позволяющие каждому государству реализовать свои национальные особенности без ущерба для других, т.е. на основе правового принципа формального равенства. Это значит, что стратегическая перспектива развития правового пространства Совета Европы должна быть связана с формированием полноценного политического пространства, в рамках которого предстоит создать эффективные демократические механизмы правообразования.
Подобная постановка задачи по формированию единого политико-правового пространства уже вполне уместна и применительно ко всей системе глобальных отношений. Хотя трудности, которые встанут на этом пути пока даже невозможно спрогнозировать. Как верно заметил по этому поводу такой выдающийся политический мыслитель, как Зигмунд Бауман, истории неизвестны прецеденты эффективной мировой политики, вырабатываемой на основе многосторонних продолжительных дискуссий, а не решений "мирового правительства". Политические институты, которые нам известны, говорит он "были созданы в рамках суверенных государств и не могут быть "растянуты", а политические институты, необходимые для самоучреждения мирового человеческого сообщества, не будут, не могут быть "такими же, только больше" (Журнал "Огонек", № 19 (5178), 16.05.2011). Мы догадываемся, что переход от межнациональных учреждений и инструментов к универсальным, общечеловеческим, институтам может быть только качественным, а не просто количественным". Только такой подход, ориентированный на выстраивание демократических политико-правовых механизмов, может стать надлежащей альтернативой тоталитарным в своей основе идеям образования "всемирной демократической империи", "всемирного халифата", или некой "высшей касты сетевого общества" ("NETократия"), которая заменит государство в его роли верховной власти, приведет к ликвидации национальных границ и перекроит международные правопорядки, и т.п.
Ключевой вопрос, на который надо ответить, приступая к выработке концепции глобального политико-правового пространства, - это вопрос об основных субъектах взаимодействия в рамках этого пространства. На мой взгляд, такими субъектами могут быть (во всяком случае - в обозримой исторической перспективе) лишь суверенные государства. Считаю очень опасными популярные сейчас представления о том, что отход и даже отказ от принципа государственного суверенитета - это движение в сторону правовой интеграции мирового сообщества. Более того, нам пытаются доказать, что это единственный способ обеспечить безопасность и гарантировать права человека в условиях глобализации, когда национальные государства в одиночку уже не справляются с решением этих задач. С позиций такого подхода принципы соблюдения государственного суверенитета предлагается заменить принципами управления глобальной безопасностью, которое осуществляла бы "обновленная" ООН и ее Совет Безопасности. При этом упускается из виду, что сама ООН возникла и существует только благодаря воле суверенных государств, которые поставили цель не допускать впредь всемирных катастроф, подобных Второй мировой войне. Ведь ООН является прямой наследницей Вестфальской политической системы. Кроме того, жизнь показывает, что отказ от суверенитета одних на практике лишь укрепляет суверенитет других, присваивающих себе право действовать во имя "всеобщих" интересов.
В связи с этим еще раз подчеркну, что концепция государственного суверенитета, которая, начиная с Вестфаля, лежит в основе верховенства национальных конституций и правовых систем, - это неотменимый базис, краеугольный камень любой дееспособной "человекоцентристской" системы международного права. Конечно, "вестфальский" объем государственных суверенитетов и международная система, построенная на "балансе сил", сегодня контрпродуктивны и невозможны как с точки зрения приоритета прав человека, так и с точки зрения обеспечения устойчивой глобальной безопасности. Однако отказ от ключевого вестфальского принципа государственного суверенитета неизбежно приведет к тому, что международная политика, требующая механизма многосторонних согласований позиций и интересов, будет вытеснена односторонней эгоистической политикой наиболее сильных.
Наиболее активно идею "отмирания" государственного суверенитета развивают юристы, придерживающиеся в отношениях между международным и национальным правом концепции так называемого "радикального юридического монизма". Они считают необходимым создание такой глобальной правовой системы, в которой международное право будет иметь абсолютный приоритет над национальными правовыми нормами и над национальными правовыми системами в целом, включая конституции. То есть речь идет о системе, в которой международные правовые нормы будут полноценно и строго имплементированы в национальные конституции и кодексы и, таким образом, приобретут императивный и универсальный характер. Тем самым возникнет монистическая "пирамида" иерархически соподчиненных правовых норм. На вершине такой пирамиды будут находиться нормы международного права, обладающие верховенством непосредственно по отношению к национальным конституциям, а не только к законам.
Концепция радикального монизма предполагает, что понятия, связанные с принципом государственного суверенитета (и, соответственно, национальные специфики конституций и правовых систем) должны быть полностью отброшены и выведены из правовой теории и практики. И что именно нормы международного права должны стать общеобязательным каноном внутригосударственного правотворчества и правоприменения.
Конечно, мир очень сильно изменился за три с половиной столетия, прошедших со времен создания Вестфальской международной системы, когда в число основных принципов межгосударственных отношений был включен знаменитый тезис Жана Бодэна - "Суверенитет - это абсолютная и постоянная власть государства над подданными и гражданами".
Конечно, ряд Международных Конвенций, принятых еще в XIX веке, Версальско-Вашингтонская система, утвердившая Статут Лиги Наций, а также Ялтинско-Потсдамская система, результатом создания которой стали Устав ООН и последующие международные нормативные акты, существенно уточнили рамки понятия государственного суверенитета. Ограничив этот суверенитет упомянутыми выше императивными принципами международного права, включающими соблюдение неотъемлемых прав народов и прав человека.
Конечно, в современных условиях глобализации возрастает влияние общепризнанных принципов и норм международного права на национальное законодательство.
Однако процесс международно-правового развития - это улица с двусторонним движением. С полным основанием можно говорить о взаимосвязи и взаимовлиянии международного и конституционного права в обеспечении стабильности государственного и общественного строя, в выработке универсальных принципов правового, демократического и социального государства, создающего условия для развития свободной личности и открытого общества, эффективной и доступной людям публичной власти.
Как представляется, призывы к разрушению государственных суверенитетов во имя создания единой универсальной международно-правовой системы, поглощающей национальные правопорядки, - это либо недальновидность, либо осознанные провокации, направленные на торпедирование всей системы международного права. Очевидно, что подобный, по сути дела, силовой сценарий глобального мироустройства неизбежно встретит и силовое сопротивление. Пока же ответом на него становится усиление националистических и антидемократических настроений среди тех, кто, по словам известного критика идеи и практики глобализма Александра Панарина, "почувствовал себя пасынком западнического прогресса" (за книгу "Искушение глобализмом", вышедшую в 2003 г., он удостоен Солженицынской премии).
Дело в том, что за этими призывами явно или неявно встает идея о необходимости создания мирового государства (империи) с единым мировым правительством. Только таким путем, якобы, возможно реализовать и утвердить универсальную с